Звук собственного имени потряс всполохом эмоций, взрывом ярких, ослепляющих огней, расплавленной страстью, обволакивающей два простых слова, текучим желанием, струящихся между звуков, любовью, сияющей в голосе... Он хотел ответить, вылепить имя своего прекрасного учителя из податливой глины своего влечения, обнажить нежность, собрать звуки в полыхающее неземной тягой единое чрево слова, но... как он ни старался, губы лишь слегка шевелились, речь не давалась ему, перекрытая хриплым дыханием, воздуха не хватало даже на один слог...
"Митос" - опьяненная его близостью мысль, растворенная в молекулах чувств. Здесь, на уровне неприкрытых эмоций, существовали лишь истинные имена, сама сущность, средоточие жизни.
Он уже почти не чувствовал дрожи, растворившись в горячей волне, обжигающей нутро, пребывая практически на грани потери сознания от невыносимого блаженства. Отдаваясь целиком и полностью, словно грешно было даже подумать, что хоть какой-то уголок его мира останется не затронутым страстью, он полностью доверился Пирсону, позволяя тому проникать все глубже и обладать всем, что составляло сущность Коди Эверетта.

Назвать их слияние обычным сексом язык не поворачивался. Ритуальный танец, первобытный культ, тайная месса, служение Эросу - как угодно, все равно не хватит слов, чтобы отразить всю глубину их безумного соития. Тело Митоса, душа Митоса, его собственные душа и тело - все это было уже неразделимо, сливаясь в единый поток разгоряченных чувств, проникший во чрево Вселенной и надежно укрывший от неумолимого взгляда времени и холодного дыхания пространства, всегда замыкавших их в рамки. Теперь, на вершине слияния, они могли быть просто собой - не людьми, не Бессмертными даже, не двумя странниками, затерянными в пучине веков - чистым сущностями, свободными и беззаботными, как весеннее небо.
И был взрыв, и материя воспалилась, и жерло внутреннего вулкана выплюнуло раскаленную лаву, превращая его не то в духа огня, не то в пламенную стихию, он рванулся, уже не думая о том, куда и зачем, лишь бы душа того, кто пробудил в нем этот жар, была рядом. И нежный, полный мягкой золотистой любви, поцелуй, согревший его изогнутые в сладостном стоне губы, был спасением, был надеждой, был всем, то держало его на этом свете, потому что невозможно выдержать такую сумасбродную страсть, чтоб не разорвалось сердце.
Их окружила абсолютная тишь, в которой не угадывалось ни вздоха, ни голоса и биение сердце угадывалось лишь нутром, так что Коди казалось, что теперь у него два сердца, стучащие в унисон в его груди. Они лежали в объятьях друг друга, оглушенные тишиной, не шевелясь и ничего не говоря, и потребовалось несколько минут, чтобы осознать свое собственное существование. И только сейчас он понял, что по щеке медленно скатывается чистая бисеринка слезы, как следствие прорвавшихся чувств после многих лет отчуждения от всего мира. Он хотел было отвернуться, стыдясь своей непрошеной слабости, но не смог - и оставалось только смотреть в карие озера глаз наставника, ощущая, как наполняются влагой глаза.
- Митос...