Горизонт, еще укутанный мягким сумраком, медленно начинал розоветь. Тонкая золотистая полоса разрезала край неба, и первый солнечный луч с нахальной робостью вклинился меж неплотно запахнутых занавесок и скользнул по лицу спящего юноши. Убедившись, что этого соню просто так не поднимешь, луч окончательно обнаглел и защекотал кончик. носа. Коди чихнул, недовольно приоткрыв один глаз, и слегка приподнялся на локте, окидывая комнату удивленным взглядом. Лишь спустя пару минут он вспомнил, почему обстановка ему не знакома. Со всеми бесчисленными жилищами его наставника, раскиданными по всему миру, он даже не успевал сообразить, когда они оставляли одно убежище и перемещались к другому. Впрочем, такая кочевая жизнь Эверетту даже нравилась - никаких обязательств, никаких лишних привязанностей, так легко уходить, когда тебя никто не ждет. И единственный, у кого есть право удержать его, все время рядом... При воспоминании об Адаме его губы тронула нежная улыбка, от присутствия которой года два назад он бы невероятно смутился. Но сейчас, скрытый от посторонних глаз, юноша расслабился, позволив чувствам отразиться на его лице.
Блаженно потянувшись, он выгнулся на кровати, не желая вставать и растягивая удовольствие от наступления утра. Одеяло сбилось, и он скинул его, погружаясь в приятную прохладу, веявшую из прикрытого окна. Солнце, уже на четверть поднявшееся над землей, с любопытством заглянуло в комнату, залив обнаженный торс бронзовым светом. Коди прикрыл глаза, только что не мурлыча, и откинулся на подушку с мягкой кошачьей улыбкой. Легкий привкус мяты на губах говорил о том, что Адам где-то рядом, но юноше было лень вставать, чтобы разыскивать наставника.

Чуткий нос Коди немедленно уловил манящий запах кофе, к которому примешивались мягкость сливок и пряность корицы, и лицо юноши окончательно приобрело блаженное  выражение. Приоткрыв глаза и глядя на учителя сквозь приспущенные веки, он отметил чуть влажные волосы, как обычно находящие в творческом беспорядке - не иначе, как старый вояка принимал душ после ежеутренней тренировки. Обычно Адам и ученика гонял, но, видимо, в первый день приезда на новое место решил сделать поблажку.
Лениво потягиваясь, Коди размял плечи, ожидая, пока Пирсон приблизится к кровати - вставать самому было невмоготу. Не стянутые резинкой и не заплетенные волосы за ночь разметались и теперь спадали на плечи пушистыми прядями.
Юноша невольно засмеялся, и только Адам сейчас мог понять причину его смеха. Для любого другого человека слова Бессмертного показались бы грубыми, но, будучи синестетом, Коди легко разглядел истинную сущность. Неподражаемая игривая мягкость, подобная тому солнечному лучу, что разбудил его, легкий запах полевых цветов и ощущение свежих брызгов на губах.
Когда учитель приблизился, Эверетт, все еще, не открывая полностью глаз, сонным движением потянулся к чашке, но случайно промахнулся, зацепив пояс шелкового халата, и автоматически потянул за него. Мягкая ткань скользнула по телу, полы халата разметались, как два крыла. Явившееся глазам зрелище, безусловно, стоило того, чтобы юноша в кои-то веки пробудился окончательно. Без всякого стеснения уставившись на открывшееся тело учителя, Коди лукаво улыбнулся, пряча вспыхнувший странным огнем взгляд за упавшими на лоб русыми волосами.
- Доброе утро.

То ли в саду за открытым окном цвели какие-то специфические деревья, то ли сам Пирсон распространял особые флюиды, но Коди вдруг охватило невероятно игривое настроение. Если бы Адам промедлил с запахиванием халата еще пару секунд, не исключено, что юный лингвист занялся бы изучением особенностей морфологии на практике (т.е. тактильным путем). Любопытство в карих глазах учителя и мягкая, даже ласковая улыбка ободряли Эверетта, словно бы подначивая на дальнейшие безумства.
Проследив за перемещением чашек с вожделенным напитком на тумбочку, юноша издал какой-то неопределенный гортанный звук (легкая примесь французского акцента уже окрасила его произношение, поэтому урчание вышло мягким с едва уловимым оттенком характерного грассирования). Выпутываясь из скомканного  в ногах одеяло, он недовольно дрыгнул левой стопой, едва не задев присевшего рядом Пирсона. Освободившись, Коди целенаправленно пополз по кровати к тумбочке, но по пути устал и не придумал ничего лучшего, как передохнуть, повалившись рядом с Адамом и положив голову ему на колени. Пушистые русые волосы, золотящиеся в утреннем свете, рассыпались по тонкой черной ткани, в серо-голубых глазах, напоминающих предрассветное небо, сияла нежность.
Он смотрел на учителя снизу вверх, с невинным выражением лица, и судя по всему, сам толком не понимал, с чем именно играет с такой детской непосредственностью. Однако, за этой трогательной сценой стояло нечто куда более глубокое, более страстное, неистовое и даже лукаво-порочное. И юноша улыбался, как невинный агнец, однако в лучистых глазах то и дело мелькали бесенята.

Видимо, все дело было в мятном привкусе, разливавшемся на языке и задевавшем сразу все вкусовые рецепторы. Коди уже научился определять оттенки этой мятной свежести, изменявшиеся в зависимости от эмоционального состояния самого Адама и чувств его ученика. Сегодня это была легкая дразнящая сладость, ощущаемая не полностью даже, а каким-то игривым намеком, эфемерно тая на языке и соблазняя рвануться вперед, распробовать как следует, сойти с ума, чтобы наконец глотнуть и впитать в себя всю вкусовую гамму.
Несмотря на то, что одна его жизнь уже канула в Лету, Коди был еще очень молод, кровь бурлила в жилах, как колдовское варево, гормоны устраивали дикие пляски, и от одного прикосновения он мог возбудиться до чертиков. Юноша попробовал независимо улыбаться, когда пальцы Адама нежно скользнули по его щеке, но тело выдавало его - от плечей, вниз, по позвоночнику, пробежала сладостная дрожь, глаза лихорадочно заблестели, и с губ сорвался еле слышный вздох, воплотивший в себе все его отчаянно сдерживаемое желание. Все его силы сейчас уходили на то, чтобы не впиться в губы Адама жадным поцелуем, поэтому то, как он выглядит, ускользало от внимания. Мускулы напряглись, выдавая его внутреннюю борьбу, на дне серо-голубых озер мелькнула растерянность - эта неведомая тяга выходила за рамки его восприятия, но что-то, сидевшее глубоко внутри, торжествующе ревело, ощущая, как Эверетт поддается своей природе.

Вызов в глазах Адама был столь осязаемым, что юноша едва не задохнулся от нахлынувшего потока желания. Прикосновения теплых пальцев к губам были подобны легким касаниями ветра и язычкам пламени одновременно. Что-то внутри него вибрировало, отвечая на ласку, Коди невольно потянулся к наставнику, приподнимаясь с его колен, дыхание клубилось между ними, сливая в себе вдох одного и выдох другого, и казалось, что слияние неизбежно, но в этот миг серо-голубые глаза вобрали в себя неуловимую тень на дне карих, и Эверетт вздрогнул, осознав, что делает.
Поспешно отстранившись, он ринулся от Адама, но выбежать из комнаты не смог, точно невидимая нить удерживала его рядом с наставником. Бессильно присев на противоположный край кровати, спиной к Пирсону, он провел рукой по лицу, чувствуя, как полыхают щеки. Плечи были напряжены и дрожали, русые волосы слиплись от холодного пота, выступившего на лбу.
- Из-звини, - еле слышно выдавил он, изо всех сил стараясь, чтобы бьющееся, задавленное моралью желание не пропитало его голос багряным оттенком страсти.

Медленно, неуверенно подняв метающийся взгляд на учителя, Коди боялся увидеть в карих глазах жалость или смешанное с брезгливостью презрение. Но вместо этого его встретила лукавая теплота, и вся вечность, скрывавшая на глубине души Бессмертного вдруг раскрылась перед ним пурпурным океаном, сметая мешающие границы и преграды. В этом пульсирующем безвременье, недоступном обычным людям, не было стягивающих рамок морали, здесь соприкасались самой сущностью, все было так естественно и глубоко, что захватывало дух. Здесь можно было просто любить и желать, а не думать о том, уместны ли твои любовь и желание. И тяга ученика к своему наставнику была естественной потребностью в чьем-то участии, чьей-то близости, которую таким, как они, было сложно найти среди смертных - слишком опасны и болезненны были их привязанности.
Не в силах больше сдерживать бушующую в груди стихию, Коди потянулся к Пирсону, касаясь его щеки кончиками пальцев, гортань сдавило, внезапно стало трудно дышать, губы горели, требуя, чтоб кто-то забрал у них это беспощадное пламя, хотелось крикнуть, но наружу вырывался лишь сдавленный шепот.
- Адам...я не могу больше.... - его глаза умоляли помочь и принять, ответить страстью на страсть, показать, что он не ошибся, что их связь допускает такую близость, что можно нарушить прежние табу и просто отдаться чувствам.

Коди вполне понимал невольное колебание Адама - что-то в глубине карих глаз выдавало всегда непроницаемого Бессмертного. Сам Эверетт испытывал нечто подобное, оказавшись между молотом и наковальней - собственной неудержимой страстью и влечением к Митосу и впитанной с детства человеческой моралью, помноженной на страх усиления связи, которая впоследствии может причинить обоим боль. Тоска поднялась из недр души а затопила серо-голубые глаза, но ласковая улыбка Пирсона была спасением, теплые пальцы на скуле удержали его, успокоили, он подался вперед всем телом, словно пересекая невидимую границу, и губы Адама оказались вдруг так близко, что мятное дыхание учителя заполнило его легкие до отказа. В хриплом выдохе юноша приоткрыл рот, и тут их губы встретились, обжигая друг друга и наконец открывая все запертые двери, все тайны, которые они так долго удерживали в себе.
Это была наивысшая сладость порока, оголенная чувственность, искреннее, неприкрытое желание, почти звериная жажда, но в ней было столько нежности и заботы друг о друге, что хотелось плакать, уткнувшись в плечо, но нельзя было оторваться от мягких губ, невозможно отстраниться от того, кого так самозабвенно желал...и любил.

Разрежь мою грудь, посмотри мне внутрь:
Ты увидишь - там все горит огнем. (с)

Объятья Митоса служили опорой, надеждой, прочным каркасом, жар поцелуев - ответом на его чувства, на растерянность и даже некую робость. Желание струилось по венам, пульсировало в горячей юной крови, плескалось в прикрытых серо-голубых глаз и, переполнив их, прокатилось маленькой бисеринкой слезы по вспыхнувшей щеке. Всегда больно ломать сжимающие тебя рамки, разрывать стереотипы, крушить стены, пусть даже они мешали тебе дышать. Пальцы Коди судорожно вплелись в черную шевелюру волос наставника, хриплое дыхание влетело в приоткрытый рот, неся с собой молекулы бушующих эмоций.
Он едва не вскрикнул, когда Пирсон отстранился от него, рванулся за ним, словно привязанный упругой нитью. распахнул глаза, впитывая жаждущий взгляд, который уже не мог обмануть, не мог скрыть ответного порыва.
- Адам...- прошептал Коди, захлебываясь в словах. - Я сойду с ума, если мы не...
Голос сорвался, рука неловко скользнула по щеке, задела плечо и уперлась в бронзовый торс, проглядывающий из-за черного шелка. Там, под его ладонью, точно пойманная в силок птичка, билось сердце Бессмертного. Гул в висках говорил Эверетту о том, что его собственное сердце сейчас билось в том же ритме и грозило разорваться, если Адам оттолкнет его.

Упираясь лопатками в мягкость кровати, Коди ощущал на своем лице дыхание Пирсона, жадно пил его взгляд, полный страсти и какой-то невероятно нежной заботы, согревающей юного Бессмертного подобно глотку горячего глинтвейна в морозную стужу. Ощущение чужой власти над ним было непривычным, но неожиданно приятным - ведь за ней брезжило понимание, что и он, Коди, сейчас владеет чувствами Адама, затрагивая самые потаенные струны его души. Уже совершенно не сознавая, что он творит, Эверетт мягко провел рукой по плечу Пирсона, прихватывая тонкую ткань и обнажая сильное красивое тело. Пояс развязался, черной змейкой скользнув куда-то вниз, и халат мягко скользнул по спине наставника, являя его во всей красе. Коди смотрел на него снизу вверх, замирая от восхищения и невероятной тяги, переполнявшей все его существо. Робко, но одновременно настойчиво мягкие пальцы поглаживали торс, наслаждаясь теплотой и силой чужого тела, и странный, полный какой-то сладостной боли, хрипловатый вздох вырвался из его груди. Ладонь взлетела вверх, коснулась щеки, он притянул к себе Адама, обвивая его шею, чтобы еще раз разделить с ним свое дыхание, смешать пряность мяты и свежесть морского бриза, зрелую силу и безумную юность, пронзительность  заката и мелодичность рассвета, два пламенных потока, пульсирующих жизнью и любовью.

Их яркие, неудержимые в страсти движения были подобны борьбе или пляске огней, столь неукротимы, безумны и чувственны были порывы одного тела к другому. Обнаженный Адам, сильный, уверенный, был подобен древнему языческому божеству из тех, что привыкли метать молнии и убивать одним взглядом. Коди - ослепляющий свежестью сияющих любовью глаз, пылкий, охваченный буйством эмоций, точно юный Феб, обхватил наставника за шею, не желая отпускать от себя. Хрипло выдохнув, Эверетт запрокинул голову, подставляя шею под требовательные поцелуи, тонкая жилка отчаянно билась, вбирая крупицы тепла, тело было уже не натянутой тетивой, а стрелой, выпущенной из лука, оно все было единым движением, стремлением к мужчине, ласкающему его неторопливыми движениями рук. Пальцы Коди, изогнувшегося бронзовым змеем в объятьях Пирсона, скользнули по спине наставника, обжигая лопатки, прошлись по линии позвоночника, остановившись на бедре, рука слегка дрожала от возбуждения и захватившего его желания.
Тонкая белая ткань соскользнула с бедер, поддаваясь власти чужих рук, юное тело выгнулось и требовало большего, он еще был страшно нетерпелив, совершенно не умел сдерживаться, энергия и страсть переполняли его, пробегая по мускулам возбужденными судорогами, его охватило состояние, среднее между нежностью и яростью, звериной жаждой и стремлением к человеческому теплу, и что-то, отдаленно похожее на рык, заполнило его горло и вырвалось вместе с новым, приглушенным стоном.

Отредактировано Коди Эверетт (2012-10-08 00:10:47)

Каким-то краем сознания он еще понимал, насколько невероятно и безумно все происходящее - поцелуи учителя, древнего, как память, неудержимая тяга к мужчине, вообще желание такой немыслимой силы - все это было глубоко в новинку, но от этих прикосновений хотелось рисковать, срываться безудержно, забыть о "тормозах" и просто отдаться инстинктам, буквально рвущимся наружу сквозь многолетние слои воспитания-общественной морали-комплексов-рамок и прочего, чему не было и не могло быть места в этой обезоруживающей страсти.
Одежда, стесняющая его движения, уже начинала казаться кощунством, и он вздохнул свободно, когда теплые, властные руки Пирсона заскользили уже по оголенным бедрам. Согласно древней легенде, люди познали стыд, вкусив запретный плод - Коди же, напротив, потерял всякое чувство стыда, переступив за последнюю черту.

Губы невольно приоткрылись, еле слышно выдыхая его имя, как призыв к действию и отчаянную мольбу.

Юноша задыхался от нахлынувшей на него нежности, от мягкой заботы, лучившейся в глазах Адама, смешиваясь с уже явным, неприкрытым желанием, они оба уже едва сдерживались, чтоб не сорваться, но одновременно оберегали друг друга, не желая причинять боль. Коди, у которого не было опыта борьбы с инстинктами, уже не очень ощущал грани, не понимал, что может оказаться неожиданно хрупким для пламени, полыхающего в груди Митоса. Им двигало лишь оголенное желание, искренняя, брошенная, как вызов, страсть, сумасбродное влечение мотылька, бросающегося в огонь. И в то же время в его яром стремлении было нечто глубоко трогательное, смелое и даже возвышенное, словно оттеняющее сладость порока, лишавшую юношу всякого смущения.
Ощутив горячее прикосновение, легкую игру пальцев, он понял, что падает в пульсирующий пурпур, жаркая волна накрыла с головой, дрожь пробежала по юному гибкому телу, внутри словно что-то перевернулось и расслабилось, почуяв невероятную, запредельную близость  и готовясь принять в себя опасное, но такое желанное пламя.

Как обычно, оказалось, что его тело лучше знает, что делать - добившись отстраненности сознания от происходящего и взрыва эмоций, оно приятно расслаблялось, чувствуя, что это необходимо для наивысшей близости, становясь будто текучим, как глина, из которой уже можно было вылепить все, что угодно. Каждое прикосновение Адама отзывалось сладкой дрожью и отчаянной пульсацией глубоко внутри, горячая волна спускалась к низу живота, а сердце колотилось так, словно хотело выпрыгнуть в эти сильные, теплые руки, доставлявшие ему такое наслаждение. Отчаянным судорожным движением руки Коди обхватили Пирсона, скользнули по спине, задевая крылья лопаток, погрузились в взъерошенные волосы. Он притягивал наставника к себе, будто хотел, чтобы их тела срослись, в каждом жесте, в каждом выдохе угадывалось желание, что-то дрожало от волнения и хотелось, чтобы последняя грань уже осталась позади, чтобы чувствовать не пьяняще-игривый намек оголенных чувств, а ощутить весь их вкус до самой сути, пусть даже обжечься, но принять эту сладостную муку, молчать уже не было сил, из груди рвался крик, окрашенный огненно-алым, безумным "Будь со мной!"

Взгляд мутился от страстного желания, но глаза учителя горели таким неудержимым огнем, такой сверхъестественной, неземной красотой, что он не мог не смотреть в них, распластавшись на кровати и подчиняясь более опытному, более сильному Бессмертному, одно касание которого вознаграждало его за это подчинение, давало понять, что на самом-то деле большего равенства быть не может. Сердце отчаянно щемило от понимания того, как много огня таилось в сердце Адама, сколько веков он боялся полыхать полной силой, а теперь сиял, как зародившаяся сверхновая. В серо-голубых озерах, подернутых пеленой желания так явно светилась нежность, что от нее могло слепить глаза. Каким-то замедленным движением, неожиданно жестом старшего, Коди ласково коснулся щеки склоненного над ним мужчины, точно ободряя его и вознаграждая за все туманные эпохи, проведенные вдали от такой безудержной страсти. Но ощущение это длилось лишь миг, а затем рука Эверетта соскользнула, и в тот же миг Пирсон пересек последнюю черту. На секунду Коди резко и судорожно сжался от неожиданности, но после приятное, всеобъемлющее тепло затопило его целиком, горячее нутро полыхало неуемной жаждой и принимало в себя огненную страсть. Коди хрипло вскрикнул, цепляясь за Адама и умоляя того не останавливаться, не прерывать этот странный, безумный урок, который так редко выпадает даже самым прилежным ученикам.