Реплика Пирсона дала возможность облегчённо выдохнуть, даже, (что удивительно) не паром из ушей. Сам факт остывания пива МакЛауду странным не показался – если оно в холодильнике – а где ж ему еще быть? – то не греться же ему там, в самом деле? И Дункану тоже охладиться очень даже не мешало, а то… аж в зобу дыханье спёрло. Так что, коротко покосившись на воззрившегося в потолок Старейшего, горец просто взмыл с постели, пулей… ну ладно, пусть не пулей, но уж точно – стрелой метнулся на кухню, к тому самому заветному бытовому рефрижератору.
И кто бы мог ответить, почему, пока горец торопливо шагал к холодильнику, дергал его ручку, рылся на полках, выуживая в нём пару запотевших жестяных банок, и топал обратно, в темноволосой голове вертелась старинная шотландская песенка про белую куропатку на стихи бедолаги Бёрнса, которому Мак, как мог, когда-то помогал деньгами:
Нельзя на охоте спешить, молодежь,
Неслышно к добыче крадись, молодежь!
Кто бьет ее влет,
Кто взлететь не дает,
Но худо тому, кто добычу вспугнет.

Пробежка к кухонному филиалу Арктики помогла – вернулся Мак уже почти спокойным и природного своего, нормального цвета, ибо всю дорогу до спальной комнаты он прижимал одну из банок пива, ту, которую выбрал себе – ледяную – ко лбу и щекам.
Умеет же Старейший сделать из нормального человека чёрт знает кого! Манипулятор он всё же первостатейный! – злобно восхищался горец, − Но и мы не лыком шиты, хорош пылать щеками, аки девица, соответственно, красная!
Дункан остановился  в дверях, небрежно привалился к косяку плечом и без предупреждения, снизу швырнул банку Митосу, отвечая негромко и самым невозмутимым тоном:
– Так в чем же претензия, я не понял? За смертью, говоришь, посылать? Но ты ведь как раз собираешься жить вечно?

Ну, собственно, ни на миг шотландец не сомневался, что банка будет поймана, реакции у Пирсона были не просто отменные, но превосходные настолько, что он, именно им благодаря, пережил страшно подумать скольких своих противников-тире-соперников, и прожил, ни много, ни мало – пятьдесят веков, то есть более чем вдесятеро дольше самого Мака. Так что, если бы горец хоть чуток рассчитывал на то, чтобы угодить ёмкостью с пивом в этот высокий лоб мудреца, то, как минимум, прицелился бы получше. Кстати, может, и стоило бы, – с легкой иронией подумал Дункан, стоя все в той же расслабленной позе у дверного косяка, открывая банку, и потому, конечно, только на неё и глядя. Ну и потом... надо же видеть, что пьешь, верно?
– В этом я с тобой солидарен, − не поднимая ресниц, сказал Мак, сделав солидный такой глоток, и имея в виду только то, что сказал.

А ведь хорошо сиди... то есть стоим, – как раз успел подумать шотландец, делая очень большой глоток ледяного напитка, поскольку ангина ему тоже давным-давно, чуть меньше четырехсот лет как, не грозила. Даже до остановки дыхания подавившись пивом, вот как сейчас, после ленивой вроде бы фразы Старейшего, Дункан не помер, хотя бы от изумления. Только зашелся долгим захлебывающимся кашлем, а когда приступ его завершился серией свистящих вдохов, взглянул на Митоса блестящими от выступивших (подавился же человек!) слёз глазами:
– Ты рехнулся? – в восстановившемся, хриплом после кашля и негромком голосе горца спокойная злоба смешалась с удивлением и даже недоверием к собственному слуху. – Почему это я должен забирать твою голову и силу, а не ты мою? Жить вдруг надоело, и ты выбрал такой оригинальный способ суицида?

МакЛауд снова разозлился. Но на этот раз не вспыхнул гневно, не вскипел, раздувая ноздри и сверкая очами пламенно, как это с ним сегодня то и дело случалось, а вот именно глубоко и холодно разозлился. И взгляд, которым он встретил подходящего якобы мистера Пирсона, не содержал тепла совершенно. Таким взглядом только пиво и замораживать. Даже то, как посмотрел на него Адам, ничуть не смягчило хмурого, как туча, горца. И магического обычно свойства улыбка Древнего не помогла. Ни о каком огне, что был упомянут Митосом, и речи сейчас не шло. 
– Стало быть, ты меня потерять не можешь, – медленно и холодно процедил Дункан, не отрывая глаз от глаз Адама, – а я, значит, потерять тебя могу, мало того, ты сам меня на это обрекаешь. Это же... не просто несправедливо. Это жестоко. Бессмысленно жестоко.

Даже на колкость по поводу отсутствия мозгового вещества, годного хотя бы для раскидывания и засорения эдаким мусором невинной природы, сдуру создавшей одного шотландца из клана МакЛаудов, Дункан внимания не обратил. Он неторопливо и тщательно отряхнул правую кисть, забрызганную пивом и пеной, тоже превращенной уже в пивные брызги, вытер ладонь о плавки, одним глотком допил остававшееся в банке, смял ее в кулаке и попросту выпустил из пальцев смятую тару из толстой алюминиевой фольги, позволяя ей плашмя упасть на пол. И лишь потом сказал так же серьезно и хмуро:
– Слышал выражение – "Хочешь рассмешить Бога – расскажи о своих планах"? – Мак чуть подался назад, ловко выводя своё плечо из-под ладони Митоса. – Вот все эти твои прикидки и намётки абсолютно из той же серии... сенсей. Все в своё время будет так, как выйдет само, а не так, как мы нарешаем тут сейчас.

– Ну и кто из нас зануда? – наблюдая за действиями по уборке металлического вторсырья старейшим в мире экологом, устало огрызнулся МакЛауд. Нет, усталость была не физической, в этом плане он чувствовал себя отлично, просто сияющий солнечным светом день как-то померк от этих тоскливых и бесполезных разговоров. – Ведь зануда – это тот, кто пытается подчинить жизнь правилам и планам. Я тоже люблю шахматы, но наша Игра на них не похожа, ничуть.
Он вздохнул и наконец закрыл дверь, а обернувшись, увидел, что Митос снова устроился на кровати. И вот теперь шотландец перестал думать о приличиях и поддался-таки наконец неотступному желанию – подошел, сел рядом, и погладил по плечу лежащего:
– Не ворчи, ты же знаешь, что я прав, и кодекс тут совершенно не причём, каким бы дурацким он тебе не казался.

Дункан не особенно рассчитывал на ещё четыре сотни лет жизни. При всем романтизме, который едва ли романтизмом являлся, и уж точно не был наивностью и глупостью, коими считал их Старейший, свои силы шотландец оценивал трезво, и знал, что есть множество бойцов куда сильнее, чем он. Ему и так потрясающе везло все эти века. И одно из таких невероятных почти везений – встреча и дружба с этим человеком, вредным, конечно, донельзя, но... друзей ведь принимают и любят со всеми недостатками, так? Ведь кто такой друг? Тот, кто все о тебе знает, и все равно находится рядом в нужную минуту. Так что пусть себе Митос капризничает, пусть ворчит, лишь бы не... – что "не" – Мак не стал додумывать, а то ещё додумал бы, не дай Бог. Он просто продолжил поглаживать крепкое плечо. Руку Адам не оттолкнул – и на том спасибо, поэтому через полминуты Дункан отважился, и, как давно хотелось, коснулся коротких темных волос Древнего:
– Ты подремлешь?

Чёрт возьми... как ни суровы шотландские горцы, как ни... что? – брутальны? – но чувства у них самые нормальные, человеческие, как ни крути. Так что если друг доверчиво и спокойно собирается засыпать в его, шотландца, самом близком присутствии, при этом ещё обнимая подушку, словно большой маленький мальчик, да ещё при этом ёжится зябко – тут и каменное сердце растает от умиления, ну право же! Дункан, не вставая, прихватил свободной рукой плед, валявшийся у ложа в кресле, и хорошенько, со всей нежностью (неизрасходованной на невозможное для него отцовство, быть может), укутал засыпающего Адама, легонько погладил того по щеке – так, просто мазнул по прохладной коже подушечками пальцев.
– Ну давай, спи спокойно. Я рядом буду.
"Мы все несостоявшиеся родители, все до единого... мы все стремимся завести детей... называя их учениками или как-то ещё, просто для того, чтобы можно было кому-то отдавать себя… не в виде молний, расставаясь с головой, а добровольно, любя и заботясь ".

Как и пообещал МакЛауд, он остался сидеть на кровати, причем настолько основательно и уютно, как будто ночь предстояла по крайней мере полугодовой продолжительности – потому Мак уселся по-турецки, стащил с ночного столика какой-то роман, не дамского вида в лаковой бумажной обложке, а в солидной тиснёной кожаной корочке, откинув ее, листнул пару страниц и погрузился о чтение. Время о времени, реагируя на звуки и движения спящего, он покашивался на Митоса, который спал беспокойно, дергался, вздрагивал, Видел что-то во сне, и уж я явно не мирные и прекрасные райские кущи. Когда движения глазных яблок г-на Пирсона становились уж совсем беспокойными, знаменуя кульминацию очередной трагедии, сыгранной этим единственным актёром – блестящим умом Адама на подмостках его воображения за шторами век, Дункан поднимал собственные глаза, с ласковой озабоченностью поглаживал бок Митоса сквозь плед, и шептал что-то вроде «Ну-ну, всё в порядке. Спи себе, не волнуйся».
Мужская такая колыбельная.
Кто-то там ползёт куда-то…
Ну и леший с ним.   

МакЛауд, как и было обещано, дисциплинированно сидел рядом с Адамом, ну, как и положено путной сиделке, хоть и на добровольных началах. Может, он даже любовался слегка своим спящим подопечным – наверняка не скажем, но всё возможно. Потом заскучавший над историческим романом старинного слога горец зевнул, потёр переносицу, с некоторой завистью (ну да, бессовестной!) покосился на сопевшего в подушку Пирсона, снова зевнул, да и… сделал то, что добросовестная сиделка себе не позволила бы: прилег рядышком с… пациентом, что ли? Ну пусть так называется – хоть горшком назови, - гладя Митоса по плечу снова, подумал Дункан, закрывая глаза и мгновенно проваливаясь в сон – вот что делает расслабляющая обстановка тропического курорта даже с самыми стойкими бойцами!
Райские кущи Маку тоже не снились, зато он вдоволь насмотрелся на мировой паззл, похожий на вселенских масштабов темно-зелёный альбом для марок... только кармашков прозрачных бесконечно много... События-картинки, истертые временем, в них бесконечно менялись, и менялась картина мира – пейзажи, лица...
Шотландия. Китай. Новый Свет. 
Касандра. Грейс. Аманда. Джо. Ричи. Тэсса...
Вот как раз в момент смены чьих-то портретов на новые, шотландца сбросило с кровати.
− Я Дункан МакЛауд из клана МакЛаудов, − хрипло начал он, и проснулся от разговора Митоса по телефону, из которого горец спросонья не понял ровным счётом ничего.

В общем, найдите в мире хоть одного такого человека, даже бессмертного, который будет способен сохранит героический вид, ползая полусонным на карачках и, всё-таки кое-как проснувшись, стоя на четвереньках быть пафосным и горделивым. МакЛауд в число таких уникумов тоже не входил явно. Четвереньки – как бы вообще не поза для воина, поэтому шотландец для начала молча встал на колени, потом тряхнул головой, сел на пятки, по-японски, и лишь после этого язвительно ответил:
− Ну знаешь, за четыреста лет не только к формулам вежливости привыкаешь.

Зануда-не зануда, но не сидеть же пеньком, раз позвали в кровать, да ещё дважды? Тем более, и сейчас спать хотелось зверски, хотя Мак и дрых часа три перед тем. То ли яд ещё не весь нейтрализовался, то ли... хотелось продлить минуты счастливого покоя. Да и Митос так трогательно шарил рукой по простыне в поисках чем укрыться, что не помочь ему Дункан не мог. Закутал, как маленького, ещё и в затылок шутливо чмокнул, прежде чем лечь позади и обнять.
− Спи уж, малыш Адам. Дверь я запер, а телефон отключил. Не буду желать, чтоб тебе приснились ангелочки, пусть лучше не снится Битва.

Господи, да кто ж такое чудо нахально-трогательное отпихнет? Этот Змей хитрый, конечно, куда хошь без мыла влезет, но ведь как обаятельно! Они были квиты – Митос тоже не увидел улыбки Дункана, столь же ласковой, и разве что почувствовал, как горец тепло подул в тёмный стриженый затылок – ведь именно так поступал с малышами без кавычек маленький сказочный волшебник с зонтиками для снов. Конечно, два… мягко говоря, очень больших мальчика, лежащих в обнимку, никак не могли считаться примером благонравия, но ведь, хотя бы в качестве исключения, и они заслужили цветной сказочный сон, пусть не из справедливости, а из милосердия, пусть один на двоих?
− В моей? – спокойным полушепотом переспросил Мак, поглаживая теплые пальцы. – А в твоей нет? – вопрос был почти риторический, и шотландец ещё тише  спросил вправду важное. – Но ведь вместе мы справимся?