Мак сидел истуканом, все с той же невинной рожей, наблюдая за попытками Старейшего ползать по-пластунски. Получалось у того неплохо – шотландец, как старый солдат, не знающий слов любви, оценил старания и умения новобранца Пирсона на… ять. На палец Митоса горец только глаза темные в кучку скосил: а чего, мол, такое? Я, типа, внимать готов великому гуру.
− Вещайте, Наставник, начинайте мудрые речи, которые останутся в веках, − почтительно и кротко промямлил Дункан, смиренно опуская ресницы, и бормотнул в сторону, тихо, но отчётливо, − Записать их, что ли? Клинописью?      
Его тоже охватило игривое настроение, видимо, сегодня оно было сродни поветрию и передавалось воздушно-капельным путём.

− Ты как хочешь, а я – за тобой. И за кофе. – Пенек моментально взмыл вверх, превратившись во вполне себе рослый шотландский дуб, не шибко кряжистый, но крепкий, и к тому же ходячий, так что это даже не дуб, скорее, оказался, а энт из произведений, обессмертивших на веки вечные английского профессора с известными многим инициалами Дж. Р. Р. Т.
Вот только соображал этот экземпляр с приставкой к фамилии всё-таки побыстрее дубин, дубов и прочих ходячих деревьев. И передвигался быстрее, чего уж там.

На кухню за так внезапно обозначившим себя учителем-сенсеем и горячо любимым напитком Дункан успел сделать всего несколько шагов. Разнеженный первой и единственной за много лет по-настоящему спокойной ночью и почти по-семейному мирным утром предстоящего мирного дня нормального человеческого отпуска, шотландец недопустимо растерял все накопленные за века навыки вечной (ну почти четырехсотлетней-то точно) полной боевой готовности, преступно не успев среагировать на изменение положения тел – митосова и своего. Оказавшись буквально вброшенным в стенку гостиничного номера, Мак только ошарашено глянул на Древнего, пребольно стукнувшись лопатками. Он всегда знал, что Митос коварен, как сам дьявол, способен на что угодно, но… но… неужели и в отношении него, Дункана, тоже?.. − это было едва ли не самым большим потрясением в долгой жизни МакЛауда, однако взгляд в лицо Пирсона подтвердил самые худшие подозрения: жизни Дункана МакЛауда из клана Маклаудов, наивного бойскаута и доверчивого придурка, то ли змею на груди пригревшего, то ли самого пригревшегося на груди Змея, пришел вот прямо сейчас бесславный и глупый конец. 
Меч Древнейшего, конечно, лежал себе под кроватью, но что мешало ему спеть свою короткую свистящую песню чуть позже, когда Адам попросту придушит горца голыми руками? Нечестно? Не достойно воина? Да бросьте, право. Сколько раз Митос говорил, что родился до появления таких глупостей, как мораль, честь, совесть? Сколько раз он говорил, и показывал, что в грош всего этого не ставит? Он убивал невинных сотнями, лишь потому, что так захотела его левая пятка, а сейчас ему вздумалось, что пришла пора забрать голову Дункана. Что час того пробил. Убежать? Мак дёрнулся, попытавшись вырваться, но Пирсон лишь казался хрупким юношей – захват же у него был даже не стальной, а титановый. Когда одна прямо-таки терминаторская рука г-на Смерть метнулась к затылку, шотландец, поняв, что ему сейчас сломают шею, а не скучно задушат, хоть это вполне по-змеиному, снова сделал попытку вырваться – начал сгибать колено, чтобы ударить в пах, но… снова не успел, стукнувшись лбом о лоб и услышав свистящий шёпот… всё-таки наставника?..
Шёпот это, однако, был настолько яростен и тих, а адреналин кипел в крови так громко, что из всего нравоучения, которое, наверное, дóлжно было усвоить, Мак уловил только что-то о «попросить прощения».
А уж поцелуй стал самым настоящим шоком – МакЛауд теперь уже сам вцепился в плечи Старейшего – просто, чтобы не свалиться, как тогда, на пляже – ноги не держали. Поэтому, когда Митос оттолкнул его, горец сполз спиной по стене и закрыл лицо руками.
− Ты хочешь мне напомнить, в какую глубокую лужу я уселся тогда, с Всадниками? Но иначе я не мог.

− Я не мог... не мог... − как заведенный, повторял Дункан, отнимая руки от лица, и глядя на Митоса почти с отчаянием. – Я не мог думать и поступать по-другому. Ты же понимаешь... Да я моложе, я меньше понимаю, чем ты, но я не виноват в том, что воспитан иначе, не виноват в том, что не могу понять таких страшных ошибок, как твои, просто потому, что ещё не совершал их.
Возможно, звучало это жестко, и даже жестоко, но Мак в это время крепко обнимал друга, гладя по согнутой, будто от тяжести вины и усталости спине. Конечно, их спор не был окончен, и неизвестно, окончится ли он когда-нибудь вообще. Спор, который не имеет никакого значения и ничего не решает. 
− Ты же хочешь не моего прощения, а своего, ведь так?

− Может, и не совершу, − так же устало и невесело бормотнул Дункан, снова проводя ладонью по узковатой, но крайне жилистой спине. – Мир изменился, и моей заслуги в этом почти нет.
Уступая желанию Митоса, но никак не своему, он выпустил Старейшего из объятий, вздохнул:
−  Иглоукалывание – крайне полезная процедура.
Мак хотел добавить, что достаточно просто перестать считать кого-либо (например, в оранжевой футболке) кретином, разуть глаза и прислушаться, (ну, так, для разнообразия, в перерывах между любованием высотой своего собственного IQ), как наблюдаемый свысока субъект рискует резко поумнеть, но из почтения к летам Адама оставил эти мысли при себе, просто сказал, поднимаясь:
− Отдыхай, я сейчас принесу.

Случайности правят миром. Уже вставший на ноги МакЛауд оглянулся, и пойманный нечаянно взгляд Митоса ему крайне не понравился. Телепатом шотландец уж точно не заделался бы, даже доведись ему прожить ещё в десять раз дольше, но чутье у него было развито неплохо, путем-то долгих тренировок. Потому горец в момент решил, что несваренный покуда кофе никуда не убежит, в отличие от Адама. Нормальные люди в таком состоянии бросаются с моста или под поезд – а последнее не только Анне Карениной опасно, но и бессмертным – Мак сам видел, поэтому сделав шаг назад, снова плюхнулся на пол, осторожно просунул руку между стеной и плечами Пирсона, обнимая того ещё и второй рукой, и серьезно шепнул на ухо другу:
− Не беги. От себя всё равно не убежишь... А я скучать стал бы.

Митос был растерян, теперь Мак читал это (и ещё многое другое) по его лицу столь же легко, как вчера всего лишь сам Древний читал МакЛауда. Правда торжества или гордости эта внезапная прозорливость у шотландца не вызывала, он просто принял это как факт, видимо, и впрямь перейдя на какую-то новую ступень. Горец просто крепче обнял своего Наблюдателя, Наставника, Спасителя многократного, и кем он там был ещё - неважно, и мимолетно, но ласково коснувшись лбом виска Адама, спросил спокойно и тихонько:
− А если вернулся бы всё равно, может, просто не убегать? Время и нервы сэкономим... говорят, время – деньги, а нервные клетки не восстанавливаются.
Улыбнувшись тепло, левой рукой шотландец взъерошил ёжик стриженых темных волос Митоса.

Да... Будь тебе хоть сто тысяч лет, но если ты рожден человеком, пусть и бессмертным, тебе время от времени нужны доброта и участие, простые, человеческие. Это Мак понимал ещё в первые свои века, поэтому просто гладил одновременно стриженый затылок и плечо многозначительно ёрзающего Адама, обеими руками, в одном спокойном ритме. 
− Ты же сказал, мы вместе можем справиться? – так же тихо и пытливо спросил Дункан. – Или передумал, и я уже не подхожу на роль партнера?
В голосе прозвучала то ли обида, то ли боль – оттого что МакЛауд, похоже, разочаровал наставника. Или поумнел раньше срока и теперь более не интересен?

И снова Мак вложил ладонь в ладонь Старейшего и оперся на его руку, поднимаясь, в который раз за эти бесконечные сутки. Растрепанный, босой – он встал, машинально убирая волосы с шеи другой рукой и исподлобья посмотрел на Митоса, улыбаясь смущенно и чуть виновато:
− Давай всё-таки сегодня одним только кофе и обойдемся, а сеанс трагико... то есть иглоукалывания отложим хоть на день, а? – взгляд шотландца стал почти незаметно лукавым. – Обещаю... если захочешь... и без этого... − натурально краснеющий, опустивший густые ресницы Дункан старательно делал вид, что мямлит и запинается, − без наступания на иглокожих... проведу ночь в твоей кровати! – выпалил он, наконец поднимая смеющиеся глаза теплого, кофейного цвета.